О себе писать неловко, как краситься в автобусе… но попробую )))

Итак, я родилась в октябре багрянолистном шестнадцатого дня 19.. года, в самом что ни на есть сердце Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, в знаменитом роддоме имени Д.О. Отта на стрелке Васильевского острова. Родители мои были нищими и непутевыми выпускниками Горного Института, настолько оторванными от сурово-ритуальной российской действительности, что даже сочетаться законным браком они умудрились во время очередной геофизической экспедиции где-то во глубине сибирских руд, в глухом таежном поселке городского типа под названием Качканар – что называется, in the middle of nowhere. 

Как и положено романтичным студентами-геофизиками, родители обожали тайгу, туман по утрам, песни Городницкого и Кукина (с последним они даже работали пару сезоном в одной партии), романтику дальних странствий и так далее, и тому подобное, в строгом соответствии с канонами шестидесятых годов прошлого столетия. Однако вскоре у них родилась девочка Оля, а затем девочка Маша – и обнаружилось, что геофизические экспедиции и жизнь в палатке плохо совмещаются с выращиванием младенцев. Так что матушка моя оставила таежную романтику и зажила жизнью простой и прозаичной: двое детей, коммуналка, весьма прозаическая работа кассиром в ближайшем к дому гастрономе. Папенька же все мотался и мотался по тайге, пока не смотался совсем, только мы его и видели. Обыкновенная история.

Но ничто не проходит бесследно, так что матушка моя вместо “серенького волчка” и прочих “баю-баюшек” пела мне в колыбельные годы про снег, ватой валящий с неба и кружащийся над палаткой, про дым сигарет, столбы на смоленской дороге и вечер на лесных дорожках. В результате так называемую авторскую (или все же бардовскую?) песню я в буквальном смысле слова всосала с материнским молоком – что, очевидно, и сказалось впоследствии, хотя колыбельные мне маменька достаточно быстро петь перестала, а никаких поющих друзей у нее, увы, не осталось. Так что до седьмого класса, когда я отправилась в первый в моей жизни поход так называемого “пионерского актива”, я не представляла себе, кто такие Визбор или Окуджава, не говоря уже про Кукина или Якушеву. Так что я даже и не знаю, какими словами – изумление? ошеломление? восторг? – описать тот первый вечер трудного походного дня, когда наша пионервожатая взяла гитару – и вдруг оказалось, что я знаю и мотив, и все слова совершенно, казалось бы, незнакомой мне песни… 

С этого самого момента нас с авторской песней неумолимо потянуло друг к другу. Очень скоро я попала в так называемый “вожатский” или “коммунарский” отряд, представлявший собой компанию романтично настроенных старшеклассников, которые в свободное от учебы время не тусили и не фарцевали, как тогда было принято, а занимались всевозможной возвышенной ерундистикой, вроде организации поэтических и музыкальных вечеров, спектаклей и концертов, так называемых “сборов”, походов, эстафет, субботников, тимуровских рейдов – и так далее, и тому подобное. Деятельность наша, своеобразный коктейль из идей и наработок Макаренко и Устинова, из романтики Александра Грина и Булата Окуджавы, очевидно, не имела никакой иной цели, кроме как сеяние разумного-доброго-вечного в непросвещенные умы и неромантичные массы, и держалась на чистейшем альтруизме и полнейшей социально-бытовой наивности и нонконформизме всех участников движения. Что же касается “авторской” песни – то она в нашем кругу была возведена в статус универсального средства общения и культурного времяпровождения, хотя репертуар наш был весьма своеобразен. Высоцкого, например, почти не исполняли, зато было много своих, “коммунарских” авторов, за пределами этого круга почти не известных. Митяев существовал для нас в виде “Изгиба гитары желтой”, перепетого до неузнаваемости; та же судьба постигла и Ланцберга с его “Алыми парусами”. В дороге, в походе, под конец заседания (сбора) вожатского отряда мы садились или становились в круг, зажигали свечи – если, конечно, не было костра – и пели до изнеможения… или до закрытия метро. Репертуар был ограничен, исполнение оставляло желать, но никого это тогда не волновало.

Скоро стало очевидно, что чужих песен мне категорически не хватает. Добывать какие-то новые записи было сложно, с “кээспешниками” коммунары, как это ни странно, пересекались редко и весьма поверхностно, песен катастрофически не хватало – так что пришлось писать свои. Затем коммунарство мое как-то сразу и вдруг закончилось, товарищи по отряду повзрослели и разбрелись по институтам и университетам, и я как-то плавно и почти случайно – хотя, конечно, ничего случайного в этой жизни нет и не может быть – перетекла в клуб авторской песни “Ваганты”. Вот тогда в моей жизни уже начались классические бардовские посиделки, фестивали, концерты, слеты… была у нас даже студия для начинающих авторов, и состоять в ней, разумеется, было тогда весьма и весьма почетно. А далее – далее были первые записи и аплодисменты, мое первое в жизни творческое объединение – студия “Петрополь”, и, наконец, творческая ассоциация “32 Августа”, безвременную и необъявленную кончину которой я оплакиваю горючими слезами до сих пор. Но shit happens, а show must go on.

Со временем я стала писать меньше песен и больше стихов: работать со словом мне интереснее и удобнее, и все чаще появляются идеи, которые либо не требуют музыкального оформления, либо предполагают музыкальные решения такой сложности, что воплотить их в жизнь мне не представляется возможным. По крайней мере, воплотить в гордом музыкальном одиночестве. Возможно, поэтому меня периодически тянет на эксперименты с чужой музыкой – некоторые из них можно найти на этом сайте.

Вот, пожалуй, и все, что следовало здесь рассказать. Я все еще живу в Санкт-Петербурге, городе белый ночей, серых камней и отвратительной погоды, говорю на трех с половиной языках, увлекаюсь историей искусства и литературы, петербурговедением, театром и джазом; люблю путешествовать, фотографировать и готовить необычную еду. Иногда в моей жизни случаются гастроли и концерты, но, увы, реже, чем хотелось бы: за добычей хлеба насущного на творческую жизнь остается не так уж много времени. Но попеть и почитать в хорошей компании я всегда рада, так что если у вас, дочитавших этот текст до конца, возникнут по этому поводу какие-нибудь интересные идеи и предложения – you are welcome- 

Вот, пожалуй, и все. Остальное – в текстах.