Сегодня вечером побывала на новом «Сирано» — свежепоставленном в нашей Александринке и весьма умело разрекламированном заранее. Не просто премьера, но новаторское прочтение (куда ж без него) и новая сценическая редакция, и шикарный цикл «предваряющих» спектакль лекций, и афиши с орлиным профилем по всему городу… Начну с главного. Это — какое бы слово подобрать? — действо — самое натуральное, чистопробное, не испорченное никакими благородными примесями театральное merde, в которое мне случалось угодить за последнее время. Далее, в принципе, можно было бы и не писать и состав не исследовать, но оставить такой плевок в мою сиранофильскую душу неотмщенным — выше моих сил. Но я вас предупредила — дальше будет много нецензурной лексики.
Премьера сего merdeйства состоялась еще в середине сентября, сегодня же был третий по счету спектакль — по большому счету, тоже премьерный. Первые рецензии, таким образом, появились еще три недели назад, но я, к тому времени уже купив билеты, принципиально их не читала… зато — от большого ума, не иначе — внимательнейшим образом изучила историю постановок «Сирано» на русской сцене и проштудировала все четыре известных перевода.
Здесь стоит сделать небольшое отступление. Пьеса Ростана «Сирано де Бержерак» в наших северных краях давно уже стала хрестоматийной и едва ли не более популярной, чем на родине, во Франции. По количеству постановок с ней сравним разве что «Гамлет», «главная» для русского зрителя шекспировская трагедия; остального же Шекспира, и Мольера, и Лопе де Вегу, не говоря уже о каких-то там французских романтиках, ставят у нас гораздо реже. Причины сего точно неизвестны, но подозреваю, что очень уж «русским» получился у Ростана его главный герой: возвышенный, страстный герой, при этом несчастненький в любви, но зато острослов и патриот, а еще герой, воин и патриот. И вишенкой на торте — не принятый современниками, гребущий против течения Поэт, художник-без-гроша-в-кармане. Более привлекательной натуры для русского зрителя не придумал даже Грибоедов: при всей моей нежной любви к Александру Сергеевичу, Чацкий его на фоне ростановского героя-гвардейца-поэта-ученого кажется мелким пустословом. Что уж там говорить про Антона Павловича с его Ванями, Петями и Лопахиными — там вообще сплошная тоска и мальчики сопливые в глазах.
Многогранность образа главного героя. соответственно, позволяла разным режиссерам в разное время «поворачивать» пьесу то одним, то другим боком, выбирая и заостряя тот ракурс, который был наиболее актуален на момент постановки: начинался «Сирано», разумеется, с сугубо романтических воплощений; потом — в новом, значительно очищенным от жеманной шелухи Щепкиной-Куперник переводе Соловьева — возникла «героическая» редакция, причем возникла накануне войны и блокады в Ленинграде.. но это отдельная история. «Оттепель» подарила нам перевод Айхенвальда и «бунтарское» прочтение… а потом был еще Одинокий Поэт Шакурова, Сирано-люцифер Константина Райкина, приторный Сирано-Безруков, усталый Сирано-мачо-Домогаров… всех не перечислишь. Но всякий раз (хотя я смотрела не все из перечисленных спектаклей, но верю умным критикам :-)) режиссеры все же искали какое-то свое решение образа — и главного героя, и второстепенных, выстраивали соответствующую интригу, придавая спектаклю цельность и логику.
Так вот. В нынешней постановке Александринки логика одна: от противного. По логике велико режиссера Н. Рощина, можно все — переписать пьесу на колене с подельником абы как, выкинуть все хрестоматийные сцены, «дуэль в стихах» заменить молчаливым перебором современного боевого арсенала от ножичков до противотанкового гранатомета, сражение у Нельской башни — мочиловым с Омоном, снятым на видео и транслируемым на большой экран, выползающий на сцену; объяснение с Роксаной провести за занавесом, рассказ о семи способах полета на луну подменить пьяной свадебкой шлюховатой Роксаны с убогим Кристианом, успевающим к появлению де Гиша спустить штаны, а осаду Арраса представить как молчаливое десятиминутное переодевание гвардейцев по моде условно-аутентичную гвардейскую форму семнадцатого века, все это можно — и ничего тебе за это не будет, кроме смущенного молчания воспитанной петербургской публики, полагающей неприличным покидать зал посредине спектакля и вежливо дожидающейся антракта, каковой благоразумно отложен до конца четвертого действия.
Но все эти режиссерские изыски, включая Линьера женского рода, Роксану, широко раздвигающую ноги в сцене с поцелуем на балконе и музыканта-трансвестита, кочующего из сцены в сцену, можно было бы пережить (наверное… да простит меня тень Ростана) — когда бы не язык, которым товарищи Рощин и Демидчик «переперли полечку» на родную прозу. Такое ощущение, что эти люди не то, что в университетах — в школе не учились, книжек не читали и русского языка не знают совсем. Вы просто не представляете себе, насколько убого, плоско, фальшиво звучат все их персонажи! И дело не в том, что они изъясняются прозой — дело в том, что они разговаривают, как первокурсники кулинарного техникума из какого-нибудь позабытого богом Усть-Крыжополя. А ведь счастье было так близко, так возможно… иначе говоря, идея переписать пьесу в прозе, адаптировав ее таким образом для современного восприятия и добавив актуальный контекст — идея весьма и весьма богатая. Но, увы, режиссеру сотоварищи, кажется, не объяснили в том самом техникуме, что и проза в драме — это не просто кое-как подобранные слова, что есть такие смешные глупости, как стилистика речи персонажей, эмоциональная окраска речи, а также сложносочиненные и сложноподчиненные предложения; что тавтология в русскоязычном художественном тексте почитается смертельным грехом, так что к эпитету «изысканный», каковой мы имели счастье слышать пять раз на протяжении пяти минут, можно подобрать множество разных синонимов. Ибо словарь Вильяма Шекспира по подсчету исследователей составляет 12 000 слов.
О, мой любимый монолог Сирано, о прическе двенадцатого мая, слышали бы вы, во что он превратился: «Роксана, с Вами душа моя горит, сердце вибрирует (блядь, вибрирует оно у него, пардон май френч четыре раза!), сам я дрожу, и я люблю тебя». Ну почему, если так уж жали размеры и рифмы, нельзя было пригласить адекватного сценариста-драматурга, неужто все они перевелись. Вопрос о том, с чего бы им стихотворный текст мешает, оставим… вот Шекспира в Лондоне как-то умудряются играть в авторском изложении, и никому не жмет, ни артистам — говорят, как дышат — ни зрителям? Актеры, признаться, произносят все эти убогие тексты соответственно: кто с недоумением, кто с неуверенностью. Чтобы жизнь их на сцене стала совсем уж неказистой, авторы «переложения» иногда, вдруг, будто очнувшись, вспоминают, что изначально-то пьеса была написана в стихах — и то цитатку какую вставят, то внутреннюю рифму или инверсию ввернут, а то и вовсе целую строфу засунут в монолог. А потом все обратно на круги своя, и сердце вибрирует. В подобных условиях о раскрытии образов актерам думать сложно — рот бы вовремя раскрыть и закрыть. Кстати, отдельное наслаждение было наблюдать в роли ле Бре Игоря Масюка — одного из лучших Сирано, каких я видела, много лет подряд занятого в этой роли в традиционном, но неплохом (в сравнении — гениальным) спектаклем в «Балтийском доме»… то есть, я не знаю, каков этот спектакль сейчас, но восемь лет назад Масюк играл великолепно. Какое стоическое презрение застыло сегодня вечером на его лице — словами не передать. На остальные же лица желание глядеть пропадало через минуту после их появления на сцене — один другого монфлерее.
Признаюсь честно: до конца я не досидела, ушла в антракте — вместе с большей половиной зала, ощущая себя обиженным говноедом. И не денег даль, и не времени даже — но ведь теперь такое останется послевкусие, что, во-первых, хрен перебьешь, а во-вторых, а вдруг как еще раз где-нибудь кто-нибудь «Сирано» поставит» — и как идти? Во уж, право слово, хоть во Францию поезжай за лекарством. Впрочем, отчасти это повторяется все тот же анекдот про желтую жидкость в банке: давно ведь поняла, что из себя представляет современный российский драматический театр, но все еще пробую на вкус. Нет, отказать, только theatrehd, только по любви.
Я могла бы еще долго изливать благородно кипящую желчь на бедную клавиатуру, но полночь близится, а завтра рабочий день. Так что на этом я заканчиваю свою печальную повесть и заклинаю вас, дети мои — держитесь подальше от драматических болот Александринского театра…
P.S. Фотографировать на спектакле, разумеется, нельзя — так что фотография честно-цельно-тянутая с просторов интернета )))
P.P:S. Почитала рецензии и интервью. Очень захотелось коньяку. ««Это поэтическая проза. Даже в прозе масштаб личности Сирано и поэзия остаются», рассказал Николай Рощин в сюжете Телеканала «Санкт-Петербург» о премьере «Сирано де Бержерак». Да таким поэтическим прозайкам надо отрывать лапки и выкалывать глазки, чтобы неповадно… ушки у них и так отсохли.
Western Europe also formed