Инесса Арманд целует Владимира Ильича.
Тело ее упруго и кровь ее горяча.
Тонкие губы дрожат от революцьонной нежности.
Ильич покоряется неизбежности.
Она говорит ему:
Mon ami, all we need is love,
И всемирная революция – в этом ты совершенно прав –
Но сначала любовь:
Эта ночь, как Сара Бернар, щедра…
Революцией мы займемся с утра.
И Владимир Ильич кивает – но вяло, без огонька.
На него нападает некое подобие столбняка
И, как мелкие бесы, дурацкие фразы в застывшем мозгу гудят:
Донна Роза, я старый солдат.
Шаг вперед, два шага назад.
Ильич отворачивается к окну.
За окном – пресловутая Belle Epoque
И весенний Париж.
О, боже, как же он одинок,
Предводитель, учитель, вождь рабоче-крестьянских масс,
Как он взмучен и жалок сейчас.
Он глядит и глядит в окно – лысый, потный, глазенки узкие,
Он молчит,
И надежда-охбожежтымой-константиновна-крупская,
Боевая подруга, верный товарищ,
Коровища в толстых чулках,
Набухает скупыми слезами в серых его зрачках.
А она говорит:
Вольдемар,
Посмотри, этот поезд в огне,
Но давай позабудем хотя бы на время о долге и о цене,
Потому что весна на исходе.
Потому что я так хочу.
Эти бесы твои – гони ты их… к Федормихалычу.
И тогда, забыв обо всем, Вольдемар-Ульянов-Ильич,
Обнимает Инессу Арманд, как цемент — кирпич,
Обволакивает, стекает в ее бесстыжую шепотню.
Броненосец в потемках сбрасывает броню.
Je t’aime – выдыхает он – Je t’adore, Je suis fou de toi,
Я не знаю, кто виноват – но знаю, как дважды два,
Что нам делать.
Соединяться.
Еще и еще.
Пролетарии категорически ни при чем.
Утром они отправятся на Гар Монпарнасс или Гар де Лион,
И уедут куда-то на юг.
Куда – не важно.
Она и он.
Колесо истории крякнет, чавкнет, застопорится — но потом
Все же покатится дальше – правда, немного иным путем.
И не будет ни штурма Зимнего,
Ни Авроры, ни броневика,
Пьяная матросня разбредется по питерским кабакам,
Буржуазная революция
Победит в отдельно взятой стране,
Пока они кувыркаются на измочаленной простыне.
Смешно сослагать историю.
Она не знает частицы «бы».
Нелепо для этой, отдельно взятой, иной измышлять судьбы.
Нельзя, извините май френч, налепить марципанчиков из говна,
Но можно, пожалуй, налить вина
И, покуда луна,
Вглядываться в далекий,
Утонувший в крови времен
Бель-эпошный Париж,
Где шумят каштаны и стонет аккордеон,
Где Инесса Арманд, трепеща и что-то нежное лепеча,
Недостаточно горячо целовала Владимира Ильича.
Ваш комментарий будет первым