12Х12 Поэма с прологом

Пролог. Профессор филологии

Профессор филологии Петров
Георгий Валерьянович, почетный
Заслуженный, ведущий, и тэпэ,
На днях простыл – и нынче нездоров.
В тоске температурно-безотчетной,
Как тухлый плод в яичной скорлупе,
Он апатично попивает чай,
В окно поглядывая невзначай.

Там, за окном – промозглый мелкий дождь,
Прохожие, проезжие, собаки,
Привычное столичное оно.
Не приведи, господь, теперь помрешь –
Никто и не заметит, как во мраке
Не разглядит чернильное пятно.
Профессор сипло кашляет взахлеб
И вытирает запотевший лоб.

А улица бежит себе вперед.
Все меньше лиц в толпе, все больше физий,
Калашных рыл да вороватых рож.
Затянут петербургский небосвод
Без просвету. Все далее Элизий,
Все ближе окончательный правеж.
День брызжет грязью, потом и слюной –
И медный Петр мается виной.

Георгий Валерьянович, устав
Смотреть в окно, берется за газету,
Но и в газете – дрянь да ерунда:
Кочует императорский состав
Из края в край, царица лазарету
Свезла цветов, на фронте, как всегда,
Бардак и дезертирство. И опять
В столице хлеба стало не хватать.

Везде воруют. Могут и убить.
Непоправимо портится погода.
Повесился какой-то психопат.
Мечтая все отнять и поделить,
Бастуют два депо и три завода,
Владельцы кроют пролетариат,
А тот сидит себе по кабакам
На радость господам большевикам.

…Как мысли гадкие к тебе придут
О диком, жадном, пакостном народе –
Некрасова, пожалуй, перечти
И вспомни все: страданья, тяжкий труд,
Напрасное стремление к свободе –
И прослезись, и все ему прости.
Вот только после не читай газет
И не ходи в общественный клозет…

Профессор филологии Петров,
Тургенева старинный почитатель
И Гаршина большой пропагандист,
Всецело за падение оков,
Но против свинства. Недоброжелатель
Скептически вздохнет: идеалист!
С поправкой на трагический момент,
Мы скажем вежливо: интеллигент.

Так давеча, у ректора в гостях,
Он добрый час убил на ахинею:
Мол, русский бунт, луч света в царстве тьмы…
Но дальше все запутались в сетях
Дискуссии. А если быть честнее,
Тем вечером научные умы
Гораздо больше волновал вопрос
Фонемы «ы», не признанной всерьез.

Куда как лучше, чем митинговать,
Протестовать, решать или решаться,
Тем более хвататься за ружье –
Спокойно и достойно продолжать
Любимым делом мирно заниматься,
Любить народ и презирать хамьё,
Не то чтобы радея за своё
Здоровье – опасаясь замараться.

Товарищ, верь! Судьба фонемы «ы»,
Фонеме «и» ея неидентичность –
Какой-то там «позиции» важней.
А что с того, что будем немы мы –
Тут требуется некая пластичность
Моральная, и ты до лучших дней
Закрой глаза и уши, рот закрой
И подавись бессмысленной хандрой.

Пройдет зима, и лето, и опять
Зима настанет, жадная и злая,
Кровавая и жуткая зима.
И встанет рать, и в землю ляжет рать,
И, алыми зарницами пылая,
Стозевная навалится чума,
И кто навстречу ей поднимет взгляд,
Тот взглядом расшибется о приклад.

* * *

Но что же наш профессор? Все сидит,
Все лечит насморк и мизантропию,
Все смотрит в запотевшее окно.
Буржуйка за спиной его чадит,
Послушно умножая энтропию,
Но не тепло. А впрочем, все равно.
Под свистопляску пьяных топоров
Все что-то пишет гражданин Петров…

12Х12

1.
Десять дней, которые потрясли мир,
превратили страну в сортир.
В квартире профессорской проживают:
собственно профессор, прачка Аглая,
дворник Хабибназаров Хабибназар
и вечно пьяненький комиссар.
Комиссар не дурак пострелять из нагана,
Баба евонная играет на фортепиано
профессорском, одним пальцем, собачий вальсик
и смолит папиросы, как лесоповальщик,
сидя на кухне, в халате и в бигуди…
Но все еще впереди.

2.
Закрывай глаза, закрывай глаза, закрывай,
Не смотри назад, не смотри вперед, не смотри,
Как по рельсам катится дребезжащий трамвай,
Так и ты катись, только слизь с лица подотри.

Ты катись обломком гнилым по черной волне,
Ты ползи по красной стране, как вошь по мотне,
Научись не знать, научись глотать без стыда,
Провожать друзей тишком, молчком – в никуда.

Научись ходить, как все, и глядеть, как все,
Подмечать, как жадно множатся упыри,
Но молиться только салу и колбасе.
Не смотри назад, не смотри вперед, не смотри…

3.

«А вы помните, батенька, в тысяча девятьсот восьмом…»
«Нет, знаете ли, не помню». «При непрямом
Указании на субъект или причину…»
«Собачатина, в принципе, чем-то напоминает конину…»

«Владимир Михайлович? Нет, его сегодня не будет,
И завтра, наверное, тоже не будет…
Мда-с, очень странные люди».
«Говорят – вы присядьте поближе – били по почкам…»
«Вот, могу угостить отменнейшим кипяточком!»

«Понимаете, Луначарский…» «Что Луначарский?»
«Представьте, он пишет драмы…» «Паек, уверяю вас, царский!
Так что, в принципе,
что бы Владимир Михайлович ни говорил,
Ничего такого…»
«…нашли под утро. Уже остыл».

4.
Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем –
Выдохнув черную мерзость двенадцать раз,
Голосом пьяным, страшным, нечеловечьим,
Он задыхается – и оставляет нас,

Сирых, убогих, умеющих дышать углекислым газом,
Забывать все то, что забыть нельзя,
Над загаженным, заржавленным унитазом
Новой жизни. Мерзя
Самое себя, он уже не сможет подняться,
Он лежит и смотрит куда-то за край листа,
И над ним склоняются ангелы смерти – все те, двенадцать.
Далее – пустота.

5.
А они выходят из подъезда
Да идут себе по холодку,
Делегаты дьявольского съезда,
Бога приравнявшего к штыку.

Это что за хрен сухой и бритый
Прячется неловко за углом?
Выходи, христосик недобитый,
Поделись буржуйским барахлом!

Ветер свищет, вьюга жадно вьется
В круге улиц, фонарей, аптек…
На снегу багровом остается
Голый страшный бывший человек.

6.
«Мы все с рожденья приговорены
К жестокой смерти, мы заключены
В сосуд весьма непрочный и порочный.
Живем и ждем: вот-вот они придут,
Возьмут в штыки и вешать поведут,
А что потом? Никто не знает точно…»

Так говорил заслуженный пиит
Молоденькой влюбленной поэтессе,
Трещал камин и пламенел лафит,
Все было, как в изрядно пошлой пьесе.

Заслушивая смертный приговор,
Он вспомнит этот глупый разговор –
И улыбнется…

7.
Впрочем, есть еще один вариант –
уверовать,
И в очистительном
пламени
красной
чумы,
Рабу
тупорылому
проповедовать:
Мы не рабы!
Рабы не мы!

Чтобы слог звенел,
как новая жизнь –
железен,
Разрывая
время
рифмами,
как гранатами.
Только тот поэт,
кто стране полезен:
Маршами,
лозунгами,
плакатами.

Чтобы
на всю округу
орать,
как заправский пьяница,
«Аллилуйя!»,
вылакав
славы бочку.
А когда
ни черта
на дне
не останется –
Твердо
поставить
пули
точку.

8.
… Как-то раз комиссар выстрелил
профессору в спину – но пуль в барабане,
по счастью, не было. Профессор, представьте, выступил:
предложил не бренчать ночами на фортепьяне.

Комиссарша обиделась – будет тут всякий
недорезанный фраер командовать командирской женой!
С тех пор профессор, навроде дворовой собаки,
дергается, если кто-то стоит у него за спиной,
и уходит на службу как можно раньше,
пока победивший пролетариат
спит, умаявшись за ночь на винно-водочном марше…

Николай Гавриилович, ну так и кто виноват?

9.
А город умирает – и в бреду
Предсмертном он особенно прекрасен.
Закат дрожит на вековечном льду,
Как алый флёр на свадебном атласе.

Все замерло – деревья и дома,
Дворцы и улицы. И только тени
Прозрачные крадутся по углам –
Неловкие, нетрудные мишени.

Короткий выкрик вспыхнет и замрет
В безмолвии, как раненая птица.
А город умирает – и умрет,
И дальше будет нам всего лишь сниться.

10.
Чтобы выжить – сначала нужно
Основательно умереть –
И хвалебную песню спеть
Обаятельно, ненатужно.

О героях времен кровавых,
О величии палача,
Об орлиных его очах
И лучах негасимой славы.

Пой пронзительно, честно, смело:
Никого из тех гордецов,
Кто бы плюнул тебе в лицо,
Не осталось на свете белом…

11.
Георгий Валерьянович Петров
Осунулся, лишился двух зубов
И вид имеет скорбно-затрапезный –
Но жив, и до сих пор преподает
Среди изрядно вымерших болот
Основы фонологии любезной.

Профессор бесполезнейших наук,
Он выжил, он забился под каблук
Эпохи, он отлично научился
Смотреть, как все, и говорить, как все,
Как хомячок, крутиться в колесе,
Но главное – молчать. И век продлился…

12.
Так, походя, растаптывая в прах,
И взращивают липкий смертный страх,
Горячей кровью щедро поливая.

И этот страх на годы, на века
Въедается в подкорку мозжечка,
Как опухоль условно-видовая,

И оттого-то в неудобный час
У совести для каждого из нас
Всегда открыта потайная дверца:
Какая бы ни грянула напасть –
Всегда возможно просто промолчать
И где-нибудь спокойно отсидеться…