Первое, что приходит на ум русскоязычному интеллектуалу средней степени просвещенности накануне визита в столицу Турции – это, конечно же, «Путешествие в Стамбул» Иосифа Бродского: как утверждают знатоки, едва ли не самое несовершенное и спорное из всех его эссе. Но если не знать о том заранее и безусловно верить гению Бродского, что в наших кругах не редкость, то вполне возможно увидеть именно тот город, что он описывал в далеком уже 1985 году – тяжелый, неприветливый, неприятный.
Насколько в каждой строке «Набережной неисцелимых» живет любовь и нежность к Венеции, настолько же «Путешествие в Стамбул» пропитано откровенной неприязнью к «серо-бурому, грязноватому» городу, засиженному каменными жабами-мечетями с минаретами, напоминающими Иосифу Александровичу «установки класса земля-воздух»; городу шумному и пыльному, сильно отдающему «Астраханью и Самаркандом», чьи улицы «кривы, грязны, завалены отбросами». Увы, все это до сих пор так – или почти так: мечети, минареты, толпа, пыль, отбросы и кошки – все на месте. Жуликоватые люди в темных одеждах постоянно курят, пьют дрянной, мельчайшего помола кофе и анисовую ракию – или, как ее тут называют, «ракы»; постоянно пытаются обдурить наивного европейского туриста и бессовестно именуют падение Византии взятием Стамбула. Весь старый город – один большой базар, пропахший дешевой кожей, жареными каштанами, потом и бараньим жиром, на котором готовится все, от дёнера до пахлавы. Так что туристу только и остается, что забежать в Святую Софию (каковую, по слухам, собираются вновь превратить в мечеть), обозреть пару-тройку чудом уцелевших обломков византийских времен, погулять по Цистернам – и в отель, где его ждет цивилизация, хамам с бассейном и немного приторный, но щедрый восточный сервис.
Но можно – как бы не кощунственно это прозвучало – отложить Бродского и взять, к примеру, Орхана Памука – тоже, кстати, лауреата Нобелевской премии. Я лично начала с «Воспоминаний о Стамбуле».
«Воспоминания» — это книга-автобиография, причем двойная: самого автора и города, где он родился и вырос: бывшего Константинополя-Царьграда, бывшей столицы Великой Османской империи, перекрестка двух цивилизаций на границе двух континентов. С самых первых страниц меня накрыло и потом уже не отпускало совершенно неожиданное ощущение узнавания: Памук пишет о Стамбуле почти так, как в двадцатые годы прошлого века писал о Петербурге-Петрограде-Ленинграде Анциферов, как затем писали ленинградские писатели-шестидесятники, например, Битов или тот же Бродский. Стамбул Памука – это феникс, выглядывающий из пепла поверженной империи, полуживой и обугленный, преисполненный печального величия. Блеск и нищета в одном флаконе, деревянные дома на окраинах, увитые плющом и виноградом, огни Босфора, бесконечно дымящаяся над рюмкой ракы сигарета, нетребовательные, смиренные мужчины, не слишком умные, но покорные воле Аллаха, и прекрасные печальные женщины, покорные воле мужчин. В радости и тревоге, в будничной суете и праздности Стамбул Памука беспрерывно грустит о чем-то навсегда утраченном, и его «хюзюн» (hüzün — турецкое слово, означающее печаль) удивительно близок хрестоматийному петербургскому сплину. «Вид некрашеных, неухоженных стен домов и ветшающих особняков, которые со временем приобретают особый, стамбульский, цвет, ласкает мой взгляд и пробуждает во мне сладостную грусть», — пишет Орхан Памук, а я вижу за его словами совсем другой город, город моего детства – и начинаю смотреть на окружающее меня пространство другими глазами.
Перед отъездом, внимательно изучая карту города на предмет расстояний и пешей доступности интересовавших меня объектов от гостиницы – ибо поездка предполагалась командировочная, личного времени было в обрез и оно требовало тщательного планирования – я случайно наткнулась на заинтриговавшее меня название: Музей невинности. Оказалось, что это – проект все того же Памука, созданный им музей созданной им же книги-музея. Представьте себе: некто по имени Кемаль всю жизнь безумно и преданно любит женщину и, не имея возможности соединить с ней свою жизнь, собирает все, что так или иначе имеет к ней отношение – чашки, из которых она пила, огрызки ее карандашей, окурки ее сигарет – а после ее смерти решает создать в ее доме посвященный ей музей, а заодно и записать историю своей любви – она же история создания музея – но не самостоятельно, а пригласив для написания книги популярного писателя Орхана Памука. И вот вы читаете книгу-музей. А потом приезжаете в Стамбул – и находите там музей-книгу, три этажа, битком набитых артефактами любви и эпохи вокруг нее. Где заканчивается вымысел и начинается правда, где Орхан становится Кемалем, и наоборот – понять практически невозможно, но это и неважно. Сам роман, завораживающий вначале, под конец меня немного разочаровал, ибо его, как мне кажется, постигла судьба 95 процентов всех современных романов: ближе к концу автор не то утомляется сюжетом, не то запутывается в нем, но так или иначе спешит проститься со своими героями с ловкостью и грацией Отелло. Но при этом высший пилотаж литературно-исторической мистификации, помноженный на возмутительную близость времен и народов – ибо Стамбул 70-х не слишком-то отличался от Ленинграда той же эпохи – производит незабываемое впечатление. И да, фотографировать я там, внутри, пробовала – абсолютно бессмысленно. Только читать и ехать.
Возвращаясь к Бродскому: учитывая год написания «Путешествия» — он наверняка должен был почувствовать, не мог не почувствовать в городе-на-Босфоре – город-над-вольной-Невой. Мучительно незабвенный город, куда – как тогда должно было казаться, и как и оказалось в действительности – ему не было возвращения. Вдобавок Турция, нищая и прокуренная, с ее жабами-мечетями, портретами Ататюрка и помойками на каждом углу должна была невыносимо вонять совком… неудивительно, что Иосиф Александрович так взбесился. И с этой точки зрения его эссе – прелюбопытнейший образчик для психоисторического препарирования… я хочу поговорить об этом при случае за чашечкой турецкого кофе, у меня еще осталось немного.
P.s. Новые города следует постигать глазами, ногами и вкусовыми рецепторами. И если на первое и второе у меня было совсем немного времени (хотя я ох как много успела!), то дегустация Стамбула при помощи турецких коллег удалась вполне. И увы – после рыбного мезе в одном из лучших местных ресторанчиков (настолько не туристическом, что официанты ни бельмеса не смыслили по-английски) эта ваша глупая булка с постной макрелью и капустным рассолом под Галатским мостом не зашла ни разу. Вот и верь потом авторитетам — это я о Вайле, если что :-). Впрочем, в его времена, возможно, рыба была другая…
Сами вы и ненавистник ислама «гений» — жабы