Итак, Вильнюс и Литва. Литва и Вильнюс. Как я уже было сказано, в Литву я собиралась давно, но все не складывалось; прежде всего потому, что очень уже неудобно добираться: на поезде долго, на автобусе – чуть быстрее, но муторно, на самолете – дорого, а собственного транспорта у меня нет (и, очевидно, уже не будет никогда). Но в этом году Вильнюс вдруг оказался наиболее бюджетным вариантом для короткого путешествия на зимних каникулах – ранее освоенные локации не рассматривались, а «большая Европа» кусалась. Заодно удалось побывать и в Каунасе, «второй столице» и в некотором роде культурной Мекке Ленинграда 70-х, и в Тракае – тоже, кстати, некогда, во времена легендарного Гедемина, бывшем столицей Литовского Княжества. На все про все у меня было почти четыре дня; почти, так как день четвертый закончился в шесть часов вечера на автобусном вокзале, и далее была только долгая и темная дорога домой; впрочем, я и ее постаралась использовать со смыслом. Но обо всем по порядку.
Поезд от Петербурга до Вильнюса идет около двадцати часов – и всю дорогу, как и было запланировано заранее, я прилежно читала «Вильнюс, город в Европе» Томаса Венцловы. Книга, однако, закончилась раньше, чем поездка, а сосед по купе нещадно храпел, так что пришлось отправляться за добавкой в «Журнальный зал»… кстати, почему, интересно, эти большие мужчины от тридцати и старше так безобразно храпят, и почему полагают это чем-то вполне нормальным, естественным, с чем окружающие обязаны покорно мириться? Пукать и рыгать – это, в принципе, тоже естественно, но человек, испортивший воздух в публичном пространстве хоть как-то стесняется, извиняется, или из последних сил сдерживается, а если дражайший кишечник начинает регулярно вести себя неприлично – все же идет к врачу. Храп же никому и в голову не приходит лечить, хотя это вполне возможно, более того – настоятельно рекомендовано современной медициной… не понимаю.
Так вот, журнальный зал. Там, помимо стихов Венцловы, нашлась переписка Томаса Венцловы с Чеславом Милошем, Вильнюсу посвященная, а также парочка интереснейших интервью. Пересказывать бессмысленно – слишком велика плотность текстов; если вдруг станет интересно, поищите в ЖЗ публикацию под названием «Вильнюс как форма духовной жизни». Кстати, вот вам и еще один довод в пользу путешествий: готовясь к очередной поездке, всегда так или иначе погружаешься в культуру, историю, язык и обычаи того места, которое собираешься посетить, приобретая в результате не абстрактное знание, а реальный опыт, проверенный на глаз, на слух, на нюх и на зуб. Стихи того же Венцловы, да и «Литовский дивертисмент» Бродского совершенно иначе звучат, когда перечитываешь их в какой-нибудь тихой кафешке старого Вильно, а запутанная история Речи Посполитой (у меня с теоретической историей вообще сложные отношения) четче, компактнее и надежнее укладывается в голове после прогулки по польской и литовской столицам. О Чюрленисе и Мицкевиче и речи нет, тут без фона и контекста совсем уж сложно обойтись.
Возвращаясь к Вильнюсу: мне показалось, это не один, а два города, наложенные друг на друга: средневековый, немного таинственный, исполненный (хотя бы в умах его обитателей) исторического величия, прекрасный и – увы – мертвый Вильно, не то монумент былой славе, не то кукольный домик для туристов; и современная столица небольшого европейского государства, немного провинциальная, болезненно потряхивающая жабрами национальной идентичности и все никак не желающая расстаться с терновым венцом борьбы за независимость. Может быть, дело в том, что тот, древний город в лучшие свои времена принадлежал совсем другой стране и разговаривал на другом языке? Вацлова пишет, что по-литовски Вильнюс заговорил, после многовекового перерыва, только в позднесталинские времена, после того, как польскоязычная интеллигенция его так или иначе покинула, а на смену подтянулось литовское крестьянство. Все же пресловутую «нацидентичность» формирует именно язык, а не география. Можно, конечно, называть Адама Мицкевича Adomas’ом Mickevičius’ом и считать его литовским поэтом на том основании, что родился он на территории Литовского княжества (правда, в белорусском селе и в Российской империи, да что уж там) – но что сделаешь с тем фактом, что он говорил и, главное, писал по-польски? Ни-че-го.
Живой и мертвый, современный Вильнюс говорит преимущественно по-литовски и немного по-польски. Польский язык особенно заметен в церковном обиходе: почти во всех храмах служат как на литовском, так и на польском языках. Русская речь слышна только в старом городе, где, конечно же, много «наших», больше, чем представителей других национальностей. Возможно, это сезонное. Местные жители, как мне показалось, по-русски предпочитают в общественных местах не разговаривать. Кириллицу можно встретить разве что на заборах Ужуписа да в меню некоторых ресторанов литовской кухни, делающих ставку на российского клиента, все остальное – указатели, афиши, вывески, интернет-сайты – только на литовском и английском.
Литва старательно открещивается от российско-советского прошлого, делает вид, что его не было; впрочем, была оккупация, вначале «царская», затем «советская». Я бы сказала, что всем прибалтийским народам свойственно некое болезненное чувство национальной ущербности, накапливавшееся столетиями; из этого, как пишет тот же Венцлова, «непременно рождается мания величия в сочетании с манией преследования». В Литве ситуация особо остра, так как помимо общего прибалтийского врага – СССР – есть еще и Польша, вечный партнер и вечный антагонист, едва не подмявшая под себя всю Литву, а заодно и Белоруссию, всегда игравшая первую скрипку в речепосполитом дуэте, аннексировавшая в период между первой и второй мировыми войнами драгоценный Вильнюс; так что дистанцироваться необходимо и от Польши, то есть пытаться через несколько столетий большей или меньшей зависимости от надменных соседей протянуть связующую нить напрямую в XIII – XIV века, к славному Гедимину и великому Витовту. Хитромудрый Ягайло, воцарившийся на польском троне и фактически превративший Литву в одну из провинций нового объединенного польско-литовского государства, особого уважения, кажется, не вызывает и в героях не числится.
Очевидно, все то же стремление переписать историю, вымарав на всякий случай все сомнительные, в-грязь-лицом-опускающие моменты заставляет нынешних литовцев деликатно умалчивать обо всем, что касается литовского холокоста в целом и вильнюсского гетто в частности. А в Вильнюсе, на секундочку, до второй мировой войны проживало около ста тысяч евреев, называвших его «Северным Иерусалимом», действовало не менее ста синагог, да и идиш звучал намного чаще, нежели литовский. Все, что осталось на сегодня – это площадь Гетто, где, присмотревшись, можно обнаружить на стене одного из домов скромную мемориальную доску. Неподалеку, правда, стоит небольшой памятник знаменитому еврейскому врачу Цемаху Шабаду, прототипу (по свидетельству самого Чуковского) доктора Айболита, — но доктор, слава богу, умер своей смертью еще в 1935 году. От самого еврейского поселения практически ничего не осталось, уцелела разве что пара-тройка домов. Ни приличного памятника, ни музея Холокоста, как в Варшаве, — ничего этого нет. Хотя Музей КГБ с расстрельными подвалами, где на стенах до сих пор якобы видны бурые кровавые пятна – такой музей существует (не пошла). Не знаю, почему меня это так задевает, уж точно не по крови… вероятнее всего, это неизлечимый юношеский максимализм так болезненно реагирует на двойные стандарты, столь привычные дома – и, казалось бы, не вполне приличные в «демократической Европе». Предполагаю, что пока Прибалтика не отыграет до конца этот этюд в кроваво-багровых тонах и не оставит позу святого мученика, которому за страдания должны проститься все грехи – до тех пор мне там будет немного душно.
Однако же, несмотря на все «но», этот сказочный, древний ларчик местами удивительно хорош. Думаю, что в более теплое и светлое время года, когда можно всю ночь бродить вдоль и поперек этих узких улочек, слушать эхо шагов, отлетающее от булыжный мостовых, валяться на траве в парке или под стенами какой-нибудь базилики – тогда, вероятно, он и вовсе неотразим. С другой стороны, летом здесь наверняка слишком много туристов, и старый город окончательно превращается в туристический аттракцион; а новый – кому он интересен.
Основные достопримечательности Вильнюса – костелы да соборы, преимущественно католические, эпохи позднего барокко. После итальянского возрождения они кажутся избыточно красочными, тяжеловесными, перегруженными скульптурами и затейливой резьбой. Живопись тоже присутствует, но не особенно примечательная; кроме того, именно она более всего пострадала в военные и советские времена; многие росписи и иконы даже не восстановлены, а написаны заново, с переменным успехом. Есть, впрочем, прекрасные исключения: торжественный костел святой Терезы, вечно сумеречный и строгий, несмотря на пышность убранства; кружевной собор Петра и Павла, завораживающий хрустящей белизной; частично восстановленный храм святой Катарины: мраморные колоны, скульптуры и никакой живописи, никаких икон – сейчас здесь не действующий храм, но концертный зал. А вот воспетая Иосифом нашим Александровичем церковь Духа святого на улице Доминикону меня изрядно разочаровала: почему-то «бога раковина ушная» представлялась мне совершенно иной. Да и Доминикону никак нельзя назвать «полуслепым проулком». Может быть, все же ошибка? Шел в комнату, попал в другую, то есть, пардон, зашел в один костел, потом в другой, третий, потом они все перемешались в голове? Но словно бы специально для сомневающихся, в окне у самого входа в храм торчит ничем не объяснимое, одинокое алюминиевое ухо. Чуть дальше – такое же сердце.
Также и костел святой Анны, фигурирующий во всех топ-тен списках вильнюсских достопримечательностей: строгое готическое изящество снаружи и кричащее роскошество внутри. По преданию, император Наполеон, захвативший Вильно в 1812 году по пути на Москву, сокрушался, что не может поставить Святую Анну на ладонь и переместить в Париж; что, в прочем, не помешало ему устроить в костеле конюшни, а затем сжечь деревянную церковную утварь; однако, не стоит винить одного Наполеона – изначальное убранство было уничтожено при пожаре еще в шестнадцатом веке. Пожары были и после Отечественной войны и реставрации, так что свой нынешний облик костел приобрел лишь в начале XX века. Удивительно, но и первая, и вторая мировые войны его пощадили, и даже Советы его не закрыли, не устроили внутри ни клуба, ни храма; более того, в 70-е годы прошлого века костел даже был отреставрирован, и в нем периодически устраивались органные концерты.
Кстати, едва не забыла: с костелом Святой Анны связана одна прелестная легенда. Легенда гласит, что строился он по заказу жены Витаутаса Великого, княгини Анны (что, вероятно, неправда). Для строительства были приглашены два мастера, опытный архитектор Войцех и его молодой помощник, а по совместительству и зять по имени Ян. Строить костел начал Войцех, а его молодой помощник в это время обучался мастерству в других странах. Когда старый мастер заложил фундамент и начал возводить стены, Ян вернулся и, осмотрев костел, который начал строить тесть, заметил, что здание получалось грубыи и тяжеловесным. Папенька, натурально, обиделся и уехал из города, предоставив наглому юнцу самому заканчивать строительство, чем тот и занялся; в частности, достроил ажурную верхнюю часть, колонны и фасадные башни. Когда же собор был достроен, Войцех вернулся в город, и вместе с Яном они отправились посмотреть на достроенный собор. Увидев великолепный храм, Войцех помещался от зависти, и когда оба архитектора поднялись на самую высокую башню, столкнул своего зятя-ученика вниз. Юноша упал – разумеется, прямо к ногам своей возлюбленной жены, которую, разумеется, звали Марией, и тут же умер. С небольшими вариациями эту легенду рассказывают все путеводители, экскурсоводы и местные жители. Разумеется, никто уже никогда не узнает, есть ли в этой легенде хоть капля истины, но одно известно наверняка: в одной из стен храма есть два кирпича со знаками мастеров, и некоторые утверждают, что это знаки мастера и подмастерья.
Еще в Вильнюсе есть совершенно особенный город-в-городе, королевство Ужупис, республика Заречье, некое подобие датской Христиании, но не в пример более законопослушное. На самом деле, это просто один из городских районов на окраине центра, расположенный как-бы на полуострове за рекой (отсюда и название). В 1996 году группа художников основала в этом районе, тогда еще совершенно непопулярном и непрезентабельном, «Центр альтернативного искусства», и тогда же там были организованы и проведены первые уличные выставки. На следующий год жители Ужуписа, точнее, богемное их большинство, провозгласило его «независимой республикой», у которой теперь имеются собственный флаг, президент, кабинет министров, конституция, армия из двенадцати человек и представительства в трехстах двадцати городах мира. Текст конституции на двадцати, кажется, языках красуется на зеркальных стальных панно, висящих в ряд вдоль одной из главных улиц «республики». Возле таблички с русским текстом в светлое время дня всегда кто-нибудь фотографируется. «Каждый имеет право умереть, но не обязан… Каждый имеет право быть не известным и не знаменитым… Каждый имеет право осознавать свою ничтожность или свое величие…Никто не имеет права покушаться на вечное…Каждый имеет право быть непонятым…Каждый имеет право не бояться» — это, пожалуй, стоит запомнить. И еще прекрасные заповеди: «НЕ ПОБЕЖДАЙ, НЕ ЗАЩИЩАЙСЯ, НЕ СДАВАЙСЯ». Мое.
Интермедия: две соотечественницы лет двадцати пяти, только что нащелкавщие селфи на фоне зеркала Конституции, наконец-то решили прочитать и сам текст. Одна другой: не, ну что за дебилизм? Не побеждай и не защищайся… не понимаю. А КАК ЖИТЬ-ТО???
Пожалуй, Ужупис – это не столько Христиания, сколько наша ленинградская «Пушкинская-10», растянутая на несколько кварталов. Если вас мучительно прельщает эстетика помойки, заброшенных сараев, коммунальных квартир, застиранного белья и разбитого корыта – вам сюда. После чистого и ухоженного старого Вильно нарочитая бомжеватость Ужуписа смотрится весьма романтично, а если вы еще и зачитывались в молодости Фраем – вдвойне. Хотя я, признаюсь честно, «Сказки старого Вильнюса» до конца так и не осилила… попробовать перечитать, что ли? Впрочем, совсем уж нищих и богемных уголков осталось немного, по дворам прячутся дорогие машины, и все плотнее окружают старенькие домики над рекой вполне себе фешенебельные особняки; говорят, что район этот становится все более и более модным, особенно в кругу состоятельной творческой элиты. Но в Ужуписе все еще можно, не придавая особенного значения приметам нового времени, вволю погулять по задворкам, изучая хаотично разбросанные арт-объекты системы «куча мусора» и фотографируя забавные граффити, а потом долго и со вкусом пить кофе в какой-нибудь маленькой и уютной арт-кофейне… главное, не ошибиться дверью и не попасть случайно в дорогой и фешенебельный ресторан.
Самый лучший вид на город открывается с Трехкрестовой горы – названной так, разумеется, потому что на ней стоят три высоких креста, воздвигнутых еще в семнадцатом веке в память о якобы распятых на этом месте монахах-францисканцах. Изначально кресты эти были деревянными, в середине девятнадцатого века они окончательно прогнили и рухнули, затем были заново сооружены из железобетона, взорваны Советами в пятидесятых и вновь восстановлены в девяностых, теперь уже как памятник жертвам сталинизма. Белоснежные, ночью они светятся магическим синим светом. Если вы ограничены во времени, то рекомендую не тратить его ни на соборную колокольню, ни на гедиминову башню, а сразу же отправляться за реку – тем более, что с горы рукой подать до кружевных Петра и Павла, откуда можно окольным путем спуститься в Ужупис – это интереснее, чем заходить в него проторенной туристической тропой. Впрочем, есть еще одно место, откуда открывается восхитительный вид на старый город — на юго-востоке, на самой окраине, еще не обихоженной и вовсе не туристической. Оказалась я там почти случайно: в последний день, когда «обязательная программа» была уже выполнена, я решила просто идти, куда глаза глядят – и глаза тут же разглядели в некотором отдалении купола и башенки, на туристической карте никак не обозначенные. Так, после очередного крутого подъема и веселой прогулки по узкой и скользкой тропинке над обрывом я имела удовольствие познакомиться с парочкой прекрасных заброшенных храмов (да-да, все та же эстетика помойки) в окружении старинных домов, напоминающих монастырское подворье. Кучи строительного мусора, заборы и мертвый подъемный кран позволяли предположить, что когда-нибудь и этот район обретет статус must see, обрастет сувенирными лавочками и дорогими ресторанами; но, очевидно, это случится нескоро. Если кому-то вдруг будет интересно, ищите на карте улицу Субачаус, Vilniaus Švč. Jėzaus Širdies bažnyčia и Catholic church of the Ascension. Там все почти как в Ужуписе, только туристов нет.
Вечером в Вильнюсе иностранному туристу особо делать нечего, разве что ходить по ресторанам. Вся культурная программа – на литовском, и даже концерт в церкви святой Катарины, который я с трудом обнаружила, потому что все онлайн и оффлайн афиши тоже на литовском – даже концерт наполовину состоял из лекции. Но хотя я не поняла не слова, ничуть не жалею о вечере – клавесин в церкви святой Катарины был чудо как хорош. Но музыкой удалось заполнить только один вечер, остальные пришлось посвятить изучению литовской кухни, каковая зиждется на двух китах: картошке и свинине. Убийственное сочетание. Где-то когда-то я читала, что сэр Исайя Берлин, поэмный безгерой Анны Андреевны Ахматовой, посетив ее в 46 году в Фонтанном доме, пришел в тихий ужас от того, как немилосердно оказалось к ней время, сваливая вину на ужасную русскую картошку, которой его тогда и потчевали. В чем-то он прав: кулинарная любознательность по возвращении обошлась мне в три дня на воде и неделю усиленных тренировок; но картофельные драники с пряным сырным соусом и форелью слабой соли были восхитительны. Соберетесь в Вильнюс – обращайтесь, подскажу адрес. Еще в Литве прекрасен хлеб, ржаной с сухофруктами, заварной с тмином и не-помню-как-называется, состоящий только из семян, без муки. А вот цеппелины в любом исполнении чудовищны.
Из Вильнюса я также прокатилась в Тракай – это такой поселочек в получасе езды от города, где находится восстановленный в середине прошлого века из прискорбных руин старинный замок, древняя резиденция самого великого князя Гедемина, — а также и в Каунас. Про Тракай рассказывать особенно нечего, как и все аккуратно восстановленные развалины, он интересен разве что детям. Более всего мне там понравилась экспозиция, посвященная истории замка и гравюры начала девятнадцатого века, где романтичные дамы с кавалерами восхищаются живописными руинами… Италия, да и только! Что же касается Каунаса, то здесь история более сложная. Ехала я туда не столько город посмотреть – хотя все путеводители утверждали, что он чудо как хорош – сколько в музей Чюрлениса, где, кажется, побывали все мои ровесники, кроме меня. Музей Чюрлениса – знали бы вы, как загадочно и престижно это звучало в Ленинграде 70х-80х! Всякий уважающий себя интеллигент считал своим долгом там побывать и затем подробно и подобострастно рассказывать знакомым о внезапно вспыхнувшей в нем страсти к сюрреализму. В контексте эпохи – понять можно; и жаль, конечно, что тогда, в юности, я в Каунас так и не попала. Теперь же, после Метрополитена и Тейта, и музея Дали в Барселоне, и бесчисленных выставок авангардистов на родных просторах, Чюрленис показался мне бледноват и скучноват, а музей оказался более, чем скромным. Но зато закрыт очередной гештальт – и слава богу. Что же до самого города Каунаса – то он тоже весьма скромен в масштабах, темен, слегка запущен и, как выразилась одна моя знакомая, интровертен. Подружиться мы не успели.
В общем и целом, Литва в целом и Вильнюс в частности вполне оправдали мои ожидания: чистенько, симпатично, иногда скучно, иногда прелестно, в целом местечково. Из прекрасного: начиталась Вацловы, с которым до этого была знакома весьма посредственно; по дороге домой, в автобусе, прочла от корки до корки наиглавнейшее творение Адам(ус)а Мицкевич(ус)а «Пан Тадеуш», невероятным усилием воли продравшись сквозь чудовищный перевод (а вот перевел бы его пан Томас!); узнала, что Чюрленис был не только и не столько художником, сколько композитором, и музыкальное его наследие, пожалуй, интереснее живописного; уложила в голове все перипетии польско-литовской дружбы-ненависти, которые даже после посещения Варшавы прояснились не окончательно; едва ли не наизусть выучила «Литовский дивертисмент»; научилась узнавать в лицо великую и страшную женщину Бону Сфорца. По-моему, неплохой результат для пяти дней путешествия. Но знаете, какая мысль сейчас занимает меня более всего? По дороге из Петербурга в Вильнюс, уже на подъезде к белорусской границе, наш поезд остановился на станции Дно. И вот уже который день я все думаю: а каково это – ЖИТЬ НА ДНЕ?..
P.S. Перечитала написанное и ужаснулась: сколько всего осталось не досказано: и какой у меня был расчудесный гостевой дом (поворот с Замковой под чайниками), и как по-петербургски хороши дворы Университета, и как замечательно, когда во всех храмах стоят живые новогодние елки — хотя на фотографиях они потом смотрятся весьма и весьма нелепо… но надо остановиться. Так что Шехерезада умолкает и идет спать, у нее завтра рабочий день, спокойной всем ночи, и пусть нам всем приснится Прекрасная Дорога…
Ваш комментарий будет первым